Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце - Страница 39

Видя так много недоброжелателей, старающихся поссорить его с народом, Дмитрий перестал доверяться русским стрельцам и учредил себе почетную стражу из трехсот немцев, под начальством трех капитанов. Старшим из них считался капитан первой сотни, француз Яков Маржерет, хорошо образованный человек, оставивший нам драгоценное описание современной России. Капитаном второй сотни был ливонец Кнутсен, а третьей — шотландец Альберт Вандеман. Первая сотня имела ружья и, сверх того, бердыши с золотым царским гербом; древки бердышей, обтянутые красным бархатом, были усеяны серебряными позолочеными гвоздями, увиты серебряной проволокою и украшены серебряными и золотыми кистями. Воины этой сотни получали такое жалованье, что могли, большею частью, носить бархатные плащи, обшитые золотым позументом и вообще одеваться очень богато. Вторая сотня имела алебарды с царским гербом, по обеим сторонам, и носила кафтаны фиолетового цвета, обшитые красными бархатными шнурками, а рукава у кафтанов были из красной камки. Третья сотня не отличалась оружием от второй, но на исподнем платье и на кафтанах носила зеленую бархатную обшивку, а рукава из зеленой камки. Каждый воин получал, сверх поместья, от 40 до 70 рублей годового жалованья и гордился своим званием перед дворянами. Эта гвардия разделялась на две половины, поочередно охранявшие царя днем и ночью. И как прежде москвичи чудились беспечности и простоте обычаев царя, который часто выходил из дворца так, что придворные должны были отыскивать его у художников и аптекарей, так теперь ужасались, когда, в быстрых его разъездах, вокруг него гремела толпа всадников, вооруженных блистающими алебардами . Еще досаднее сделалось москвичам, когда Дмитрий, часто опрометчивый в своих распоряжениях, принудил арбатских и чертольских священников уступить гвардейцам их дома, находящиеся вблизи дворца, для того, чтоб, в случае надобности, иметь под рукою верных телохранителей.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Сношения с Польшею, Римом и другими иноземными государствами. — Обручение с Мариною Мнишек. — Тайные сношения бояр с королем. — Медлительность Мнишка. — Ксения. — Приготовления к войне с турками. — Маневры. — Казнь стрельцов и дьяка Осипова. — Гибель многих людей за толки о самозванстве царя. — Самозванец Петр. — Татищев. — Путешествие Мнишка. — Представления Мнишка в Золотой Палате. — Пиры. — Въезд Марины в Москву.

Между тем как в Москве сила боролась с силою, мысли Дмитрия растекались по иноземным государствам, из которых Польша, Рим и Турция особенно его заботили. С Польшею связывала его любовь к дочери сендомирского воеводы, Марине Мнишек, с которой желал он разделить престол свой; расположенность Римского папы нужна была ему для соединения христианских держав к войне против Турции, торжеством над которою он надеялся возвысить свое имя в мире и уподобиться, в глазах народа, своему мнимому отцу, завоевателю Казани и Сибири. С своей стороны, Польша и Рим влеклись к московскому царю интересами сильными. Польский король надеялся, что Дмитрий, из благодарности к нему за покровительство, в бедственное время его жизни, должен согласиться на все требования Речи Посполитой, а папа в женитьбе царя на дочери ревностного католика видел верный залог введения в России римского исповедания. И тот, и другой, однакож, ошиблись. Дмитрий переменил теперь с королем тон, объявил своим боярам, что не уступит Литве ни одной пяди земли, и на требования королевских послов — отдать Польше северскую землю, заключить с Польшею вечный союз, позволить иезуитам и прочему католическому духовенству свободу богослужения во всем Московском государстве, и помочь Сигизмунду возвратить шведский престол, — отвечал: «Земли северской не отдам, а дам за нее денежную сумму; союза с Польшею от души желаю; церквей латинских и иезуитов не хочу; возвратить Швецию помогу деньгами.» Дмитрий не отрекся решительно от своих обещаний потому только, что от короля зависело отпустить и не отпустить в Москву панну Марину, дочь Юрия Мнишек. С папою вел он переговоры о предполагаемой, войне с турками, менялся приветственными грамотами и подарками, но не сказал ни слова ни в официальных письмах, ни в тайных посольских наказах о введении в России католичества. Не смотря на равнодушие свое к православию, он понимал, что перемена веры в государстве есть дело невозможное и нелепое. Папа надеялся, что панна Марина будет, как он выражался в письмах своих, первым апостолом католическим в Москве, и всеми средствами торопил Юрия Мнишка и короля к ускорению её замужества , а Дмитрий, между тем, требовал через посла своего в Кракове, чтоб сама она наружно выполняла устав церкви греческой: так ясно понимал он выгоду не прибегать к крутым мерам с русскими исконными понятиями и так охладел, со времени возвращения на родину, к вере католической. За то и сам он достиг своей цели — образовать против турков союз из Польской республики и Имперских княжеств. Поляки уклонялись от этого тягостного предприятия народною враждою между ними и немцами; король, без содействия панов, не смел нападать на сильную тогда Турецкую империю и условливался воевать с одними татарами; но это было для того только, чтоб не сделать прямого отказа. Димитрий должен был ограничиться собственными силами да помощью непримиримого врага турков, персидского шаха Аббаса, с которым вел дружеские сношения.

Пока тянулись эти переговоры, 12 ноября произошло в Кракове, в присутствии самого короля, обручение панны Марины с московским царем, которого лицо в этом обряде представлял его надворный подскарбий (прежде дьяк) Афанасий Власьев. Этот уполномоченный сановник не мог, или не хотел, принаровиться к обычаям иноземным и поступал, в кругу поляков, как на Руси. Так, во время молитвенного коленопреклонения, он стоя слушал пение непонятного для него латинского псалма. На обычный при обручении вопрос кардинала: «Не давал ли Дмитрий обещания другой невесте?» он простодушно отвечал: «А мне как знать? о том ничего мне не наказано!» а когда потребовали от него точного ответа, он сказал: «Если б обещал другой невесте, то и не слал бы меня сюда.» Далее, отказался надеть на палец, в качестве представителя жениха, обручальный перстень, а принял его в дорогую материю для доставления царю. Отказался, также, взять царскую невесту просто за руку, а обертывал прежде свою руку в чистый платок и всячески старался, чтоб одежда его не коснулась платья панны Марины. Потом, на пиру, из уважения к царской невесте и к королю, не хотел сесть за стол и, на приглашения королевские, отвечал, что не годится есть холопу вместе с монархами, довольно ему и смотреть на них; а после обеда отказался танцовать с обрученною, говоря, что недостоин дотронуться до царицы. За то, когда она стала на колени перед королем, чтоб благодарить его за все милости, Власьев гордо выразил негодование на унижение, в её лице, достоинства своего государя.