Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце - Страница 43

Слушая эту речь, Дмитрий, видно, сам исполнился трогательной мысли о чудном промысле Божьем, проведшем его такими необыкновенными путями к царскому величию: он несколько раз утирал платком глаза. На приветствие воеводы отвечал за царя Афанасий Власьев, и потом Юрий Мнишек, сын его, князь Вишневецкий и польские дворяне целовали руку Дмитрия. Царь пригласил всех их к столу, но сперва весь двор отправился к обедне, и оттуда возвратились в новый дворец Дмитрия.

Автор Дневника Марины Мнишек так описывает происходившее в нем пиршество: «Дворец Дмитрия деревянный, но красивый и даже великолепный. Дверные замки в нем вызолочены червоным золотом; печки зеленые, а некоторые обведены серебряными решетками. Перед столовою, в сенях, стояло множество золотой и серебряной посуды, между прочим, семь бочек серебряных с вызолоченными обручами, величиною в сельдяные бочонки. Вся столовая посуда золотая; множество было серебра, рукомойников, тазов и прочего. Столовая обита персидскою голубою тканью; занавесы у окон и дверей парчовые; трон покрывала черная ткань, вышитая золотыми узорами. Царь сел за отдельный стол, серебряный с позолотою, накрытый скатертью, вышитою золотом. По левую руку его, за другим столом, сидел воевода с своими приятелями, а подле него, за третьим столом, против царского, поместили нас, слуг, попарно с русскими, которые нас потчевали. Тарелок нам не подали: дали их только четырем панам, да и то, сказал Дмитрий, он сделал это против обычая. По правую руку царя сидели сенаторы, коих по-русски называют думными боярами. Воды не подавали. Из огромного, вышиною в человека, серебряного с позолотою сосуда вода лилась кранами в три таза: но никто не мыл рук. Вся комната, до самого потолка, была наполнена столовою посудою, по большей части золотою и серебряною. Она представляла львов, драконов, единорогов, оленей, грифов, ящериц, лошадей и тому подобное. Когда уселись за столы, принесли кушанье разного сорта, рыбное: это случилось в пятницу. Сначала уставили блюдами одного сорта весь стол вдоль, так что одно блюдо было от другого не далее трех четвертей аршина. Сняв первое блюдо, ставили таким же образом другое, потом третье и т. д. Хлеба на столе не было; но когда сели за него, царь разослал каждому по большому ломтю белого хлеба, из коего мы сделали себе тарелки. Обед продолжался несколько часов. Подавали весьма много вкусного пирожного, разным способом приготовленного. Наконец дошло до напитков. Сначала выпил царь, сперва за здоровье воеводы, потом за здоровье родственников его; нам же, из царской милости, пожаловано по чарке вина. После того поставили на стол, в золотых сосудах, множество меда, подслащенного пива и других напитков, чего кто хотел. Прислуживают за царскими столами просто, без поклонов; даже стольники не снимают шапок и только слегка наклоняют голову. После обеда закусок не было; только принесли небольшое блюдо с сливами, которые царь своеручно раздавал стольникам, в знак своего благоволения к их службе. Таков обычай царей московских!»

В следующие пять дней шли также пиры и забавы. Между тем панна Марина окончила свое торжественное шествие к русской столице и остановилась за 14 верст от неё, на лугах Москвы-реки, где, на подобие города, разбиты были для неё драгоценные шатры. Там, накануне, Дмитрий забавлялся охотою с нареченным тестем своим, убил собственною рукою огромного медведя, обедал под этими шатрами и оставил невесте, в устах усердных слуг, ужасающую и чарующую женское сердце историю опасного своего подвига . Проведя дня два в отдыхе и приняв дары от московских купцов и мещан, Марина двинулась далее. Впереди ехали тысячи боярских детей, провожавших ее от самой границы, с луками и стрелами; за ними 200 польских гусар сендомирского воеводы, с белыми и красными значками на пиках; далее знатнейшие дворяне, также сын, зять и брат воеводы, все в богатых одеждах, на красивых конях турецких, которых сбруя была украшена золотом, серебром и драгоценными каменьями. Воевода ехал подле кареты своей дочери на превосходном аргамаке, в багряно-парчовом кафтане, подбитом собольим мехом; шпоры и стремена были из литого золота, с бирюзовыми накладками. Невеста сидела в карете, обитой зеленою парчою; кучер был в зеленом шёлковом кафтане; ее везли 8 белых турецких коней, выкрашенных, от копыт до половины тела, красною краскою; сбруя на них красная, бархатная, с серебряными вызолоченными застежками. За невестою в четырех каретах ехали её женщины в богатых нарядах, а по сторонам шли 300 гайдуков, очень красиво одетых в голубые суконные платья, с длинными белыми перьями на шапках-венгерках.

На ружейный выстрел от Москвы, приготовлено было для неё два великолепных шатра, с разостланными перед входом коврами. Марина остановилась и вступила в один из шатров, а в другой вошел отец её; обоих окружали приближенные особы. Опустясь на богатые кресла, стоявшие посередине, Марина выслушала приветственную речь от князя Мстиславского и бояр, которые, низко кланяясь, изъявляли ей свое верноподданство. Воеводе в другом шатре сделано также торжественное приветствие. Отец и дочь получили от царя новые подарки. Воеводе подарен был конь в богатейшем уборе, оцененный поляками во сто тысяч злотых, а панне Марине — двенадцать верховых коней в богатых чепраках и седлах, под дорогими покрывалами из рысьих и барсовых мехов, с золотыми удилами, с серебряными стременами; каждого коня вел особый конюх в великолепной одежде. Кроме того, прислана ей от царя вызолоченная карета, обитая внутри красным бархатом, с парчовыми, унизанными жемчугом подушками, и запряженная десятью ногайскими лошадьми в раззолоченной сбруе из красного бархату. Лошади были все белые с черными пятнами, как львы и леопарды, и так похожи одна на другую, что трудно было различить. Едва Марина поднялась с кресел, несколько знатнейших особ взяли ее на руки и посадили в новую карету. Шествие двинулось далее, между двух рядов стрельцов пеших, одетых в красные кафтаны с красною перевязью на груди, вооруженных красноложими ружьями, и конных, одетых также, но с луками и стрелами на одной и с привязанными к седлам ружьями на другой стороне. Вместе с стрельцами стояло 200 польских гусар с литаврами и трубами, которых у москвичей не было вовсе. Все московские колокола загудели разом и не умолкали до конца шествия. Впереди кареты царской невесты шло 300 гайдуков, играя на флейтах и гремя в барабаны; потом ехали, по 10 в ряд, царские гвардейцы; за ними вели двенадцать верховых лошадей, подаренных Марине. Потом ехали на конях русские дворяне и боярские дети, а за ними польские паны и сам воевода, сопровождаемый одетым по-турецки арапом. Вслед за ними медленно подвигалась вперед карета царской невесты; лошадей вели конюхи под уздцы. Карету окружали польские гайдуки, и знатнейшие русские сановники. При ней шли шесть лакеев, одетых в зеленые бархатные кафтаны с золотыми позументами и в алые плащи; по обеим сторонам её — вторая и третья сотни немецких алебардщиков. За каретою и вельможами — сотня казаков; за ними четыре конюха вели двух богато убранных верховых лошадей, принадлежащих царской невесте; потом везли собственную её карету, запряженную восемью конями серыми в яблоках, с красными хвостами и гривами. Далее, в карете шестеркою ехала её гофмейстерина, пани Казановская; за нею следовали еще 13 карет, в которых сидели польки из невестиной свиты; а позади их всадники, прибывшие с Мариною из Польши, в панцирях и в полном вооружении, с трубами и флейтами. Русская конница с своими набатами заключала шествие; а потом уже тянулся польский обоз с поклажею и припасами. Все московские колокола гудели без умолку; все барабаны грохотали; все трубы ревели; о такте и гармонии никто не думал: московская музыка тогдашняя, по словам иностранцев, похожа была больше на собачий лай, нежели на музыку; производя несносный шум, она заглушала польские флейты, но и сама терялась в говоре бесчисленного множества народу, в стуке экипажей, в топоте и ржаньи лошадей. Картина въезда Марины имела характер восточных церемоний: пышность, блеск, яркость красок и оглушительная дисгармония музыкальных инструментов.