Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце - Страница 48

Неразумная чернь, обыкновенно пристающая к торжествующей стороне , овладела бездушными останками того, кто еще так недавно был её идолом, и, зацепя их веревками за ноги, повлекла из Кремля на Красную площадь, мимо монастыря царицы Марфы. То же сделано было и с верным его слугою, Басмановым. На площади тело Дмитрия положили на короткий стол, так что голова его висела с одного конца, а ноги с другого. Под ноги бросили ему труп Басманова и оставили их в таком положении для всенародного зрелища. Тут уже не было конца грубому остроумию мещан и мещанок. Кто-то принес из дворца безобразную маску, положил на живот Дмитрию и объявил шумному сборищу, что она найдена в комнатах царских наложниц, на месте образов, которые отысканы под кроватью. «Вот твой Бог!» кричали голоса. Другие старались преобразить его в уличного музыканта: всунули в рот дудку, под мышку положили волынку, а в руку медную деньгу и приговаривали: «Ты часто заставлял дудить; теперь дуди сам в нашу забаву!» Некоторые секли бездушный труп плетьми и восклицали: «Сгубил ты наше царство, разорил казну, дорогой приятель немцев!» А московские бабы осыпали, между тем, царицу всевозможными ругательствами.

Но эти сцены, как ни было ужасно их значение, можно еще назвать мирными в сравнении с тем, что совершала в это время другая часть московских горожан, которой принадлежит честь низвержения самозванца и бесчестие цареубийства. В оправдание старой Москвы, заключавшей в себе много людей добродетельных, должно сказать, что большинство народонаселения, состоящее из граждан умеренных и спокойных, ничего не знало о замысле Шуйского. Каких людей Шуйский избрал орудиями кровавого своего дела, видно уже из того, что, когда, во время грабежа дворцовых конюшен, они увели 95 лошадей и нельзя было увесть последней, на ту пору захромавшей, то ее убили, содрали кожу, рассекли начетверо и унесли с собою. Не в одной столице, но и в окрестных черных слободах подготовлены были жители к московскому восстанию, хоть и не была объявлена прямая цель его. По первому набату вооруженные секирами, косами и кольями толпы поселян прискакали верхами и на повозках, а иные прибежали пешком на место убийств и грабежа. Условный крик москвичей: «Поляки режут бояр и царя!» обратил ярость их и жажду добычи на квартиры польских жолнеров. Иностранцы вовсе не ожидали такой бури, иначе они соединились бы в крепких квартирах знатнейших польских панов. «Видно, Бог хотел отнять у нас ум», говорят они в своих записках, «чтобы всех нас покарать за гордость, надменность и наглые поступки жолнеров из царициной свиты: на пути к Москве они грабили королевских подданных и отовсюду слышали проклятия....» Такого-то сорту были, по большей части, люди, нахлынувшие в Москву с Мнишками. В дороге они до того нагло обходились с русскими поселянами, что старшие принуждены были, для обуздания их, учредить особенных судей, «которых однако», замечает очевидец, «никто не слушал». Теперь они получили достойную кару по делам своим. Но было много жертв невинных и достойных сожаления. Так во дворце и по квартирам, в самом Кремле, погибло человек до ста музыкантов и песенников, которые, по свидетельству немецкого пастора, были люди благонравные и в своем деле весьма искусные. Жен их и дочерей горожане отводили в свои дома, но не из сострадания.... Воевода Мнишек не мог подать помощи своему зятю: ворота его квартиры завалены были снаружи колодами и всякою всячиною. Жолнеры его выстроились, однакож, в боевой порядок и хотели пробиться на конях в крепость, но скоро убедились в невозможности этой попытки: улицы были заставлены рогатками и кипели буйными толпами народа. Также поступил и князь Вишневецкий: сев на коней с своими людьми, он хотел пробиться в крепость или ускользнуть в поле: но, узнав о смерти царя и гибели многих поляков, решился остаться в доме и спасти себя упорною защитою. Завязалась резня на обоих дворах. Русские хотели вломиться в ворота и, неумея владеть оружием как поляки, падали в свалке кучами; наконец привезли пушки и открыли пальбу, но и тут, второпях, или от неуменья, пушкарь навел большую пушку так, что вместо поляков прорезал в толпе своих целую улицу. Бояре, управясь с Дмитрием, спешили унимать буйство черни — орудия более не нужного — и, отогнав ее не без труда, приставили к воротам квартир Мнишка, Вишневецкого, к посольскому и к другим домам охранительную стражу. Но, пока они подоспели, совершено было много кровавых дел. Некоторые паны, поверив клятвам осаждающих, что будут оставлены в покое, выдали оружие и были изрублены в куски; другие защищались до последних сил и пали в сече. Чернь не отваживалась нападать на многолюдные квартиры, но где находила десяток, или немного более поляков вместе, побивала всех без пощады. Чтоб дать понятие об отвратительном характере этих убийств — хотя всякое убийство отвратительно, — приведем расказ очевидца, пастора Бера.

«Один благородный поляк, пробужденный тревогою, вскочил с постели в одной рубашке и, взяв кошелек с сотнею червонцев, кинулся в погреб и зарылся там в песок. Русские, думая, что в погребу закопаны сокровища, нашли его. Бросив им свой кошелек, он молил об одной жизни, отдавался в плен, уверял, что не знает за собой никакой вины ни против царя, ни против народа, предлагал все свое имение в Москве и в Польше, просил только отвести его во дворец, где он даст отчет в своих поступках. Его вывели из погреба. На дворе он увидел своих людей, раздетых до нага и изрубленных. Принужденный идти по трупам их, этот добрый человек погрузился в печаль невыразимую. С какою горестью смотрел он! как тяжки были вздохи его! Между тем встретился один москвич и закричал: «Бей этого...!» Несчастный поляк кланялся ему почти до земли и умолял ради Бога пощадить жизнь его такими словами, которые бы смягчили самый камень; видя же непреклонность злодея, стал просить именем Святого Николая и Пречистой Девы Марии. Жестокосердый москвич ударил его саблею. Тут вырвался несчастный из рук проводников, отскочил назад, снова поклонился и воскликнул: «О москвичи! Вы называетесь христианами: где же христианское ваше милосердие? Пощадите меня ради святой веры вашей, ради жены и детей моих, покинутых мною в отечестве!» Все было напрасно. Убийца рассек ему плечо; кровь полилась ручьями. Отчаянный поляк бросился бежать. Злодеи догнали и изрубили его, он умер в жестоких муках; потом бросились на труп и поссорились друг с другом за рубашку убитого. Я сам был тому свидетелем.»